Даниил Косенко был задержан в ноябре 2021 года. Еще до этого молодого человека вызывали в следственный комитет из-за комментариев в социальных сетях. И намекали, что нужно перестать публиковать свое мнение, иначе его задержат. Что в итоге и случилось.
На Окрестина провел пять суток, полтора месяца в Жодинской тюрьме, две недели в СИЗО-1 (Володарка). Даниилу присудили два года “химии” по направлению в исправительное учреждение, выпустили в зале суда. Благодаря апелляции, Даниил смог покинуть Беларусь и переехал в Литву.
Поговорили с экс-политзаключенным о том, как спустя время он осмыслил пережитое и какие инсайты вынес из заключения.
Даниил Косенко был задержан в ноябре 2021 года. Еще до этого молодого человека вызывали в следственный комитет из-за комментариев в социальных сетях. И намекали, что нужно перестать публиковать свое мнение, иначе его задержат. Что в итоге и случилось.
На Окрестина провел пять суток, полтора месяца в Жодинской тюрьме, две недели в СИЗО-1 (Володарка). Даниилу присудили два года “химии” по направлению в исправительное учреждение, выпустили в зале суда. Благодаря апелляции, Даниил смог покинуть Беларусь и переехал в Литву.
Поговорили с экс-политзаключенным о том, как спустя время он осмыслил пережитое и какие инсайты вынес из заключения.
Читая истории об Окрестина или книги о геноциде Второй мировой все равно не можешь себе представить весь этот ужас. Когда я все это увидел своими глазами, сам пережил все трудности и бесконечный прессинг, стало понятным — это описать невозможно никакими словами. Хотя стоит признать, что прочитанные мною книги о геноциде и ужасах фашизма повторяются сейчас в стенах Окрестина.
Поразило, насколько они жестоки по отношению к политическим. В моем представлении правоохранительные органы должны защищать людей. Когда меня ударили по ногам в первый раз, крикнув, чтобы я “завалил …бало”, понял, что дальше будет только хуже. Ни о какой защите и речи быть не может. Они относились ко мне как к преступнику, хотя еще не было суда, который бы это признал. И такое отношение ко всем политическим. Они смотрели на нас как на предметы. Своим поведением они убеждали нас в том, что мы не люди. Мы для них животные в клетке, которые обязаны страдать каждую минуту.
Вы только представьте. Вы живете обычной жизнью, встречаетесь с друзьями, ходите на прогулки, пьете кофе на террасе, а в это время всего в нескольких километров в одном здании ежедневно пытают и убивают беларусов.
Я видел мужчину, который на тот момент был уже в Окрестина сорок дней. Дома у него осталась жена и трое детей. За время, проведенное в Окрестина, он похудел на 30 килограмм. Он был администратором деревенского чата, кто-то в этом чате написал про дом Балабы, мол, давайте его сожжем. Чат признали экстремистским, его задержали. Его сильно избили. Он пытался доказать, что не виноват, но понятное дело, никто его не слушал. Он был уже на пределе и думал о самоубийстве. Мы пытались его вразумить, поддержать, но ему было очень тяжело.
Еще с нами в камере сидел парень, который был в горячие августовские дни у универсама “Рига”. Вычислили, что он там был по фотографиям.
Его выдернули прямо из душа и голого потащили в автозак. Когда рассказывал о своем задержании, он плакал. Его тело было синее. Силовики угрожали его изнасиловать дубинкой. Слушать это все было невыносимо.
Когда видишь всех этих людей, которых так жестко задерживали и издевались, не понимаешь, как такое может происходить в XXI веке?!
Моя жизнь складывалась из совсем иной страны. Моя Беларусь — это образованные люди, которые создают, созидают, делают что-то хорошее. А выходит, есть еще и такая Беларусь, в которой живут люди, получающие зарплату за избиения и унижения тех, кто делает что-то хорошее.
И они не понимают совсем, что творят! Честно, это не укладывается в голове. И я до сих пор в шоке.
Меня осудили за то, что я Лукашенко назвал фашистом. Когда фашисты именно они. Хотя теперь этот термин звучит теперь иначе — лукашизм.
Я считаю себя сильным человеком, и все пережитое только меня закалило еще больше. Хотя не могу сказать, что было легко. Нет, было очень тяжело. Просто было в чем-то обманчивое ощущение, что, раз меня не избивали так жестко, как других, со мной ничего плохого не произойдет.
Но я их ненавидел. Именно ненависть грела, она меня как энергетик бодрила. Видя их лица, слушая оскорбления, я представлял, как отвечаю кулаком в лицо, как бью до крови. В те моменты, мне казалось, я могу убить.
В Жодинской тюрьме один надзиратель заходил в камеру и постоянно угрожал нам электрошокером. Он проводил им возле наших животов, упиваясь нашим страхом и своей властью. Я представлял в тот момент, как выйду и найду его дом. Приду к нему и начну душить, чтобы он прочувствовал тот же страх и ужас, что испытывали мы. Чтобы хоть на секунду осознал, какую дичь творит. Представляя это, я улыбался.
Они, кстати, не любят, когда смотришь им в глаза. Сразу орут. А я видел, что они злились, ненавидели нас и… боялись.
Еще поддерживали письма.
Когда оказываешься в заключении, ты все понимаешь про свое окружение. Сразу видно, кто друг, а кто нет. Это видно по письмам, по поддержке, адвокат мне рассказывал, кто приходил к маме. Мне повезло, все мои друзья остались со мной. Они очень помогли маме, бабушке, собрали деньги на адвоката, передавали передачи, маме приносили цветы, постоянно ее навещали. Даже те, с кем я потерял связь, снова вернулись в мою жизнь. Так, тюрьма обнажила, сколько хорошего есть в моей жизни — и это люди.
Еще интересное наблюдение в тюрьме, что те, у кого есть деньги, тот имеет вес. Тот, у кого на счету есть деньги, он кормит всю хату. От этого никуда не денешься. и это не про уважение, а про молчание. На тебя не станут доносить, все будут хотеть с тобой дружить.
Вообще, то как был устроен быт в нашей камере, отдельная история. Потому что там все было устроено лучше, чем в нашем государстве. С точки зрения отношения между людьми, разделением обязанностей и прочих мелочей.
В камере у нас был повар, завхоз, отвечающий за уборку и постельное белье. Ежедневное дежурство. Мы были слаженной единой командой, но со своей иерархией, естественно. У нас было все четко организовано, такой организации во многих рабочих коллективах нет. Дисциплина, порядок, за счет этого выживаешь. И, честно говоря, нашему государству такого не хватает. Где каждый отвечает за то, что делает, несет ответственность за свои ошибки. В итоге хорошо всем.
Я видел там в тюрьме, что были другие примеры. Где в камере каждый был сам за себя. Не было коллектива, ощущения команды. Все внутри построено как принцип борьбы, выживет только сильный, иначе тебя сожрут.
Окрестина должно исчезнуть. На его месте поставить мемориал, в память о всех политзаключенных и погибших. А я думаю, что людей, которые пострадали от всего этого очень много. Сколько их на самом деле, нам еще предстоит узнать. И ужаснуться.
Все причастные к пыткам и издевательствам обязаны понести наказание. Вернуться в Беларусь можно только зная, что это произойдет. Ходить одними и теми же улицами с этими людьми я не стану.
Читая истории об Окрестина или книги о геноциде Второй мировой все равно не можешь себе представить весь этот ужас. Когда я все это увидел своими глазами, сам пережил все трудности и бесконечный прессинг, стало понятным — это описать невозможно никакими словами. Хотя стоит признать, что прочитанные мною книги о геноциде и ужасах фашизма повторяются сейчас в стенах Окрестина.
Поразило, насколько они жестоки по отношению к политическим. В моем представлении правоохранительные органы должны защищать людей. Когда меня ударили по ногам в первый раз, крикнув, чтобы я “завалил …бало”, понял, что дальше будет только хуже. Ни о какой защите и речи быть не может. Они относились ко мне как к преступнику, хотя еще не было суда, который бы это признал. И такое отношение ко всем политическим. Они смотрели на нас как на предметы. Своим поведением они убеждали нас в том, что мы не люди. Мы для них животные в клетке, которые обязаны страдать каждую минуту.
Вы только представьте. Вы живете обычной жизнью, встречаетесь с друзьями, ходите на прогулки, пьете кофе на террасе, а в это время всего в нескольких километров в одном здании ежедневно пытают и убивают беларусов.
Я видел мужчину, который на тот момент был уже в Окрестина сорок дней. Дома у него осталась жена и трое детей. За время, проведенное в Окрестина, он похудел на 30 килограмм. Он был администратором деревенского чата, кто-то в этом чате написал про дом Балабы, мол, давайте его сожжем. Чат признали экстремистским, его задержали. Его сильно избили. Он пытался доказать, что не виноват, но понятное дело, никто его не слушал. Он был уже на пределе и думал о самоубийстве. Мы пытались его вразумить, поддержать, но ему было очень тяжело.
Еще с нами в камере сидел парень, который был в горячие августовские дни у универсама “Рига”. Вычислили, что он там был по фотографиям.
Его выдернули прямо из душа и голого потащили в автозак. Когда рассказывал о своем задержании, он плакал. Его тело было синее. Силовики угрожали его изнасиловать дубинкой. Слушать это все было невыносимо.
Когда видишь всех этих людей, которых так жестко задерживали и издевались, не понимаешь, как такое может происходить в XXI веке?!
Моя жизнь складывалась из совсем иной страны. Моя Беларусь — это образованные люди, которые создают, созидают, делают что-то хорошее. А выходит, есть еще и такая Беларусь, в которой живут люди, получающие зарплату за избиения и унижения тех, кто делает что-то хорошее.
И они не понимают совсем, что творят! Честно, это не укладывается в голове. И я до сих пор в шоке.
Меня осудили за то, что я Лукашенко назвал фашистом. Когда фашисты именно они. Хотя теперь этот термин звучит теперь иначе — лукашизм.
Я считаю себя сильным человеком, и все пережитое только меня закалило еще больше. Хотя не могу сказать, что было легко. Нет, было очень тяжело. Просто было в чем-то обманчивое ощущение, что, раз меня не избивали так жестко, как других, со мной ничего плохого не произойдет.
Но я их ненавидел. Именно ненависть грела, она меня как энергетик бодрила. Видя их лица, слушая оскорбления, я представлял, как отвечаю кулаком в лицо, как бью до крови. В те моменты, мне казалось, я могу убить.
В Жодинской тюрьме один надзиратель заходил в камеру и постоянно угрожал нам электрошокером. Он проводил им возле наших животов, упиваясь нашим страхом и своей властью. Я представлял в тот момент, как выйду и найду его дом. Приду к нему и начну душить, чтобы он прочувствовал тот же страх и ужас, что испытывали мы. Чтобы хоть на секунду осознал, какую дичь творит. Представляя это, я улыбался.
Они, кстати, не любят, когда смотришь им в глаза. Сразу орут. А я видел, что они злились, ненавидели нас и… боялись.
Еще поддерживали письма.
Когда оказываешься в заключении, ты все понимаешь про свое окружение. Сразу видно, кто друг, а кто нет. Это видно по письмам, по поддержке, адвокат мне рассказывал, кто приходил к маме. Мне повезло, все мои друзья остались со мной. Они очень помогли маме, бабушке, собрали деньги на адвоката, передавали передачи, маме приносили цветы, постоянно ее навещали. Даже те, с кем я потерял связь, снова вернулись в мою жизнь. Так, тюрьма обнажила, сколько хорошего есть в моей жизни — и это люди.
Еще интересное наблюдение в тюрьме, что те, у кого есть деньги, тот имеет вес. Тот, у кого на счету есть деньги, он кормит всю хату. От этого никуда не денешься. и это не про уважение, а про молчание. На тебя не станут доносить, все будут хотеть с тобой дружить.
Вообще, то как был устроен быт в нашей камере, отдельная история. Потому что там все было устроено лучше, чем в нашем государстве. С точки зрения отношения между людьми, разделением обязанностей и прочих мелочей.
В камере у нас был повар, завхоз, отвечающий за уборку и постельное белье. Ежедневное дежурство. Мы были слаженной единой командой, но со своей иерархией, естественно. У нас было все четко организовано, такой организации во многих рабочих коллективах нет. Дисциплина, порядок, за счет этого выживаешь. И, честно говоря, нашему государству такого не хватает. Где каждый отвечает за то, что делает, несет ответственность за свои ошибки. В итоге хорошо всем.
Я видел там в тюрьме, что были другие примеры. Где в камере каждый был сам за себя. Не было коллектива, ощущения команды. Все внутри построено как принцип борьбы, выживет только сильный, иначе тебя сожрут.
Окрестина должно исчезнуть. На его месте поставить мемориал, в память о всех политзаключенных и погибших. А я думаю, что людей, которые пострадали от всего этого очень много. Сколько их на самом деле, нам еще предстоит узнать. И ужаснуться.
Все причастные к пыткам и издевательствам обязаны понести наказание. Вернуться в Беларусь можно только зная, что это произойдет. Ходить одними и теми же улицами с этими людьми я не стану.